Я апрельский, я слабый, я полуживой,
Я точно вышел пешком из другого мира.
Меряет шагом, как маятник время, так коридор конвой.
Я был рожден в апреле, был освещен не крестом - секирой.

Выли тогда голодные волки в овраге возле скалы,
Звали меня, недоношенного, недожившего...
Парили на нашей избушкой могучие Зевса орлы,
Горели молнии, электричеством небо прошившие.

Я был один среди черных чужих теней,
Моя мать продала меня им, врагам рода людского,
И когда уже будто вождь хозяев моих почти крикнул "убей",
Я понял, что бьется сердце мое в тишине зала пустого.

Меня уложили на лавку, руки за спину, лицом вниз,
Занесли ритуальный кинжал, вкусивший немало крови.
Я не понимал. Слезы капали с черных заиндевевших ресниц,
Покрылись крошкой льдистой темные детские брови.

Мучитель смеялся. Я слышал лезвие у щеки.
Оно пело мне об убитых, израненных, умиравших...
И тогда сменились на алые маки в глазах моих васильки,
И с неба слетели жнецы собирать души теней павших.

---
Над ними стоял ребенок, вытянув руки, сжав кулачки,
Чувствуя, как протекают души, словно песок сквозь пальцы.
Жнецы хватали тела мертвые в свои сетчатые сачки,
И убегали прочь, унося за собою сердца черных скитальцев.

Мальчик стоял непринужденно, смотрел в никуда.
Вдруг в избушку вошел белый волк и преклонил колени,
"Не плачь, человеческий мальчик, тебя обойдет беда,
Не плачь, это не нужно глазам, о слезах не поют свирели".

Он взял его в зубы, но аккуратно, как сына стаи и сына звезд,
Он нес его на восток, к району пещер и оврагов,
Хищник прошел немало мучительно долгих верст,
Лапы ломая о камни или ломая волю врагов отвагой.

Он представил мальчишку стае и воспитал, как волка и брата.
Каждую ночь они выходили на воздух и глядели на лунные кратеры.

---
И вот теперь я шагал средь солдат, доведенный до гнева,
Волчья шкура, белая волчья шкура висит на стене королевских покоев,
Уверен, ее часто ласкает рукою сама королева,
Или молвит о храбрых ловцах пред шеренгой героев.

"Куда вы меня ведете?" Я говорил, все молчали.
Грубо и четко. Отмеренный шаг бил по мыслям,
Мешая сосредоточиться. Где-то в огне сгорали
Грешники, вторя коричневым тлеющим листьям.

Меня возвели на площадку. Лежали на камне
Сучья. Зачем вы меня привели сюда, странные люди?
Вспыхнул искрой огонь. Меня охватило пламя.
- Что, Инквизиция, любишь ворочать судьбами?
Последнюю реплику встретил гвалт человечьей ругани.
Толпа приползла к эшафоту украсить свои серые будни
Чужою гибелью. Что же, их никто не осудит.