он берет пистолет любовно, он губами целует дуло.
за окном умирает вечер, плавно перетекая в ночь.
а дыхание его ровно, только сердце давно уснуло,
механически в ребра бьется, норовя все вырваться прочь.

он шагает, и с каждым шагом наливается желчью гаже
наливается желчью крепче беспокойнейший перестук.
он хотел бы услышать: "будешь!", только это никто не скажет,
потому что, пожалуй, это самый лживый на свете звук.

он шагает, не слыша крики, он шагает, ломая пальцы,
он шагает. и громко, буйно, в его мозге гудит гудок
металлического паровоза, увозящего вдаль скитальцев
на него словно тени похожих. он поглаживает курок.

заунывно тянутся рельсы. точно так же тянутся жилы
да, все верно, так тянутся жилы напряженных бессильных рук.
он хотел бы чувствовать снова, только сердце его застыло,
он хотел бы восстать из пепла, но сильнее него недуг.

он вздыхает, глаза - как дырки. а зрачки - разбитые стекла.
он ложится и в лютой дрожи засыпает. гремит гроза.
завтра встанет, наденет снова крепкий панцирь от времени блеклый,
а на тех, кто к нему прикоснется, он набросится как гюрза.

снова вечер. и снова тени. смотрит в окна уже безнадежно,
и с чужой, неземной тоскою, ищет он в небесах паровоз.
он по-детски отчаянно верит, хотя знает, что вера - ложна.
но бессилие крошит череп. мрак развеять не хватит звезд.

он встает, по привычке снова черный вечер шагами мерит.
он не знает куда укрыться, этот мир - большая тюрьма.
он в неистовстве дикого зверя открывает любые двери,
ожидая, что в тысяче лишних попадется ему одна.

попадется ему такая, за которой гремят капели,
за которой - жильные рельсы, а в начале - старый вокзал.
и он знает, уверен, ветер там поет лучшую колыбельную,
там любой безгранично светел, и совсем не пусты глаза.

он в неистовстве рвет оковы, своей клетки ломая прутья,
он ломает дверные ручки, все хватается за пистолет.
и когда кто-то что-то молвит, он ему рычит исподлобья,
смотрит волком, бешеным зверем, угрожает сломать хребет.

птицей бьется он снова в двери, разбивая до крови крылья,
о решетки ломая руки, позвоночник свернув винтом.
он заглядывает в туннели: света нет на конце туннелей.
он в отчаянье бьется, бьется, но неравный с замками бой.

засыпает, смежив ресницы. закрывает бессильно веки.
видит мягкий, ласковый сумрак, видит старый родной вокзал.
его встретят как старого друга. и обнимут здесь крепко-крепко.
а он спросит, когда же ходят здесь заветные поезда.

а узнав, сядет он на поезд и помчится сквозь синь да небо,
свистом будто стрела рассекая бело-дымчатые облака.
и останется только память, да полоска бегущая следом
за несущимся вдаль паровозом с ободряющей песней гудка.

он встает. он сидит на постели. раздраженно глядит сквозь пальцы.
он бессилен, тюрьма слепая облепляет его скелет.
и он знает, уверен: дождутся на вокзале его скитальцы.
он подходит к столу, шатаясь. и он смотрит на пистолет.

где-то в небе холодном, синем, в тишине легкий свист резвится.
где-то там его ждут и любят, на платформе у края дорог.
и тюрьма его вмиг растает, его цепи должны разбиться.
он берет пистолет с улыбкой и стреляет себе в висок.