07.04.2021
Даже не знаю, фанфик это по "Превращению" Ф. Кафки, не фанфик, и как это называется.
ЖУК ПО ИМЕНИ ОТТО
Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Отто Фалькон обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое. Огромное, неповоротливое тело, едва-едва спрятанное одеялом, было покрыто многочисленными, крупными и поменьше, панцирными пластинами. Из головы Отто торчали и неприятно утыкались в стену два усика, ощущениями своими напоминая неудобно расположившуюся на подушке голову или затекшую руку. Он попробовал протереть глаза или ущипнуть себя, чтобы проснуться, но мелкие мельтешащие конечности не были приспособлены для привычных человеку движений. Отто перевернулся на брюшко, свесил заднюю часть жучьего тельца с кровати. После этого ему удалось поднести одну из передних лапок к головной части и, коснувшись сочленения, выполняющего в насекомьей анатомии роль шеи, разместить лапку конечности перед глазами.
Нынешняя рука Отто состояла из нескольких члеников и имела зеркально-черный цвет. Отто почувствовал панику. Паника эта отдавалась непривычным звоном в голове и застревала в горле, подобно куску непрожеванной пищи. Тогда он закричал, пытаясь вытолкнуть изо рта слизистое, стоящее комком чувство, но комнату огласил только чудовищный стрекот.
Отто инстинктивно пополз на свет, в едва освещенный как будто бы лампами коридор, обнаруживая, что сделавшееся огромным тело с трудом пролезает в дверь.
- Доброе утро, - сказала ему мать. – Завтрак на столе, как и обычно. Что-то ты сегодня заспался. Люблю тебя, целую, мне пора, - она троекратно чмокнула воздух и исчезла из поля зрения Отто: значит, двинулась вниз по лестнице, в прихожую.
Отто последовал за ней, чтобы попасть в обеденную, но это оказалось нелегкой задачей. При строительстве дома лестницу сделали уже, чем дверной проем, и Отто пришлось встать на задние ноги и спускаться боком. Несмотря на это, он справился и, добрые полчаса спустя, очутился в обеденной, где за столом уже восседала, недовольно поедая тыквенный пирог, его сестра, - восьмилетняя девчушка с темными, завитыми в корону, локонами.
- Мама фебе офтафила муфли, - с набитым ртом сказала она. – Ефь.
Отто уставился на глубокую миску, полную залитых молоком овсяных хлопьев с кусочками сушеных фруктов вперемешку. От запаха теплого молока его тело вздрогнуло, и панцирные пластины на спине встали дыбом, вот-вот готовые выпустить два прозрачных крыла, находящихся под ними.
- Никаких полетов за обедом, - уже прожевав кусок пирога, строго сказала сестра. – А то скажу маме, она тебя накажет.
«Это все на самом деле?» - мучительно проговорил Отто, но изо рта его снова вылетел тот же, что и в комнате, стрекот.
- Не жужжи, - сестра хихикнула.
Отто послушно склонился над миской, разглядывая плавающие в белом молоке коричневые хлопья. Перед глазами пролетела вся жизнь, его прежняя человеческая жизнь: учеба в школе, ссоры с родителями и ябедой-Луизой, первая банка пива в гараже у приятеля, дотошные учителя, летние прогулки на велосипеде. И это утро, неожиданное, настолько безумное утро, которое не могло оттого быть ничем иным как галлюцинацией.
«Да, - сказал себе Отто, снова слыша невнятный стрекот. – Это иллюзия восприятия. Очевидно, что я никакой не жук». Он вытянул вперед лапу и долго вглядывался в ее мелкие черные чешуйки, так неприятно шероховатые, слегка пошкрябывающие стол.
- Что это с тобой сегодня? — с подозрением поинтересовалась Луиза. – Отто, мама будет недовольна, если не съешь завтрак. Она мне сказала вчера, ты совсем отбился от рук, и чтобы я за тобой последила, а то зарвешься и свяжешься с плохой компанией.
«Ага, то есть, меня зовут Отто Фалькон, я все еще Отто для нее».
Он опустил один усик в молоко и попробовал зачерпнуть кусок хлопьев, но ничего не выходило. Только тонкая кожура усика сделалась мокрой и как будто даже немного разбухла, впитав молоко. Неприятное чувство. Похожая на губку сморщенная кожа после принятия ванны – первое, что приходит на ум, чтобы его описать.
Отто повторил свой вопрос о правдивости происходящего, на этот раз попытавшись придать стрекоту более произвольную форму. Из его ротового отверстия предсказуемо родилась какофония, полная жестких ритмичных звуков.
- Мама, Отто хулиганит!
«Мама уже ушла на работу». И папы тоже не было дома: он уехал в командировку несколько дней назад и до сих пор так и не вернулся. В этой компании начальник всегда выплачивал большие командировочные, и поэтому отец с радостью соглашался на любую, пусть даже самую далекую и муторную поездку.
Луиза покончила с половиной своего куска, а недоеденный огрызок вернула обратно на блюдо, встала из-за стола, отряхивая платье. Начала собираться и вскоре вышла из дома. Сегодня среда, вот почему она задержалась. По средам Луизе нужно приходить ко второму уроку.
Отто, так и не сумевший позавтракать, попытался заползти обратно в свою комнату, чтобы уснуть. Он как следует обдумал произошедший инцидент и склонялся к тому, что все еще спит, и если уснет в этом сне, то сон закончится; настанет другое, настоящее утро, в которое он проснется человеком.
Единственным, чего не учел Отто, было то, что в насекомоподобном теле подниматься по лестнице сложнее, чем спускаться. Чуть не сломав лапы о ступени, он вконец отчаялся пробраться на второй этаж. Оставалась спальня его родителей, и можно было лечь спать в ней, потому что это, право, не имело абсолютно никакой разницы для прерывания затянувшегося сна.
Отто пополз по коридору прочь от столовой к искомой комнате. В спальне родителей все было по-старому, как и должно быть: широкая двуспальная кровать, золотистые обои с рельефными силуэтами роз, две тумбочки, окно, занавешенное плотными ночными шторами. На тумбочке матери стояла высокая белая ваза из тончайшего фарфора, содержащая несколько засушенных растений – оставшиеся на память о свадьбе стебельки невестиного букета.
И все-таки кое-что изменилось. На тумбочке отца обычно располагалась целая армия фотографий в вертикально стоящих рамках: семья Отто, дальние родственники, друзья родителей, детские фотографии Отто и Луизы.
В этот раз все было неправильно. Фотографии подчинились общей линии безумства сна Отто. На одной из них, основной и оттого расположенной по центру, где раньше было 4 человека, - их маленькая, но достаточно дружная семья, - теперь было трое людей. Между ними, как фальшивка, клоун или персонаж из детского мультфильма, затесался огромный ссутулившийся жук.
Фото сделали три года назад, и они ездили на озеро. У жука была набедренная, надетая для приличия повязка, а голову он укрыл цветастой банданой, защищающей макушку от перегрева.
Как и должно быть, но почти. И другие фото. Меньших размеров жук играет в мяч с Луизой. Все то же насекомое на мачте деревянного макета корабля машет членистой черной лапой и показывает, как высоко оно забралось. Здесь должен был находиться маленький мальчик с забавной разноцветной кепкой, лихо завернутой козырьком назад, но жук что-то сделал с этим мальчиком, жук украл его жизнь, украл фотографии его семьи, украл саму семью.
«Неужели это правда я? Или нет? Что здесь делает это… это обличье?»
Он в который раз за это утро потрогал лапой основание усиков, поднес одну из верхних конечностей к глазам, пошевелил ею, испытывая невыносимое, крушащее мир, чувство противоречия.
Отто-жук тяжело вздохнул и опустился на кровать, закрыл глаза. Сон пройдет, как и все сны, сказал он себе, засыпая и в глубине своей будучи уверенным в том, что это не сон, и его семья, эта сумасшедшая семейка, тринадцать лет назад усыновила жука, назвала его Отто и воспитала. Все было на самом деле, не понарошку. Усы, разложенные на подушке гадкими черными проводами, напоминали об этом, как пульсирующей болью говорит о себе гнойная рана.
Отто-жук заснул, уже зная, что проснется тем, кем был всю свою жизнь, - насекомым.